Принц и нищий [Издание 1941 г.] - Марк Твен

— Она добра, государь, и никогда не причиняет мне ни обид, ни печалей. И Нэн и Бэт так же добры, как она.

— Сколько им лет?

— Пятнадцать лет — и той, и другой, ваша милость.

— Лэди Елизавете, моей сестре, четырнадцать. Лэди Джэн Грей, моя двоюродная сестра, мне ровесница; они обе миловидны и приветливы, но моя другая сестра, леди Мэри, у которой такое мрачное, злое лицо и… Скажи, твои сестры запрещают служанкам смеяться, дабы они не запятнали свою душу грехом?

— Мои сестры? Ты полагаешь, сэр, что у них есть служанки?

Минуту маленький принц смотрел на маленького нищего с важной задумчивостью, потом произнес:

— Как же, скажи на милость, могут они обойтись без служанок? Кто помогает им снимать с себя на ночь одежду? Кто одевает их, когда они встают поутру?

— Никто, сэр. Или ты хочешь, чтобы на ночь они раздевались и спали без одежды, как животные?

— Без одежды? Разве у них по одному только платью?

— Ах, государь, да на что же им больше? Ведь не два же у них тела, у каждой.

— Какая странная, причудливая мысль! Прости мне этот смех: я не думал обидеть тебя. У твоих добрых сестер, Нэн и Бэт, будет платьев и слуг достаточно — и очень скоро: об этом позаботится мой казначей. Нет, не благодари меня, это пустое. Ты хорошо говоришь, легко и красиво. Ты обучен наукам?

— Не знаю, сэр. Добрый священник Эндрью из милости обучал меня по своим книгам.

— Ты знаешь латынь?

— Боюсь, что знания мои скудны, ваша светлость.

— Выучись, милый, — это нелегко лишь на первых порах. Греческий труднее, но, кажется, ни латинский, ни греческий, ни другие языки не трудны для лэди Елизаветы и моей кузины. Ты бы послушал, как эти юные дамы говорят на чужих языках! Но расскажи мне о твоем Дворе объедков. Весело тебе там живется?

— Поистине весело, сэр, если, конечно, я сыт. Нам показывают Панча и Джэди,[7] а также обезьянок. О, какие это потешные твари. Они так пестро и забавно одеты! Кроме того, нам дают представления: актеры играют, кричат, дерутся, а потом убивают друг друга и падают мертвыми; так занятно смотреть, и стоит всего лишь фартинг, — только иной раз очень уж трудно добыть этот фартинг, смею доложить вашей милости.

— Рассказывай еще!

— Мы, мальчики, во Дворе объедков иногда сражаемся между собою на палках, как подмастерья.

У принца сверкнули глаза.

— От этого и я бы не прочь. Рассказывай еще!

— Мы бегаем взапуски, сэр, кто кого перегонит.

— Мне пришлось бы по вкусу и это! Дальше!

— Летом, сэр, мы ходим по воде босиком, купаемся в каналах и в реке, причем брызгаем друг в друга водой, хватаем друг друга за шею и заставляем нырять, и плаваем, и кричим, и прыгаем…

— Я отдал бы все королевство моего отца, чтобы хоть однажды позабавиться так. Пожалуйста, рассказывай еще!

— Мы поем и пляшем вокруг майского шеста в Чипсайде; мы зарываем друг друга в песок; мы делаем из грязи пироги, — о, милая грязь! в целом мире ничто не доставляет нам больше приятностей. Мы прямо-таки валяемся в ней, не в обиду будь вам сказано, сэр!

— Ни слова больше, прошу тебя! Это чудесно! Если бы я только мог облечься в одежду, которая подобна твоей, снять с себя обувь, насладиться грязью хоть однажды, хоть один-единственный раз, но чтобы никто меня не бранил и не сдерживал, — я, кажется, с радостью отдал бы корону.

— А я… если бы я хоть раз мог одеться так, как вы, ваша светлость, только раз, только один-единственный раз…

— О, вот чего тебе хочется! Что ж, будь по-твоему! Снимай лохмотья и надевай этот роскошный наряд. У нас будет недолгое счастье, но от этого оно не станет менее радостным! Позабавимся, покуда возможно, а потом опять переоденемся, прежде чем придут и помешают.

Несколько минут спустя маленький принц Уэльский облекся в тряпье, составлявшее одежду Тома, а маленький принц Нищеты — в великолепное царское платье. Оба подошли к большому зеркалу, и — о чудо! — им показалось, что они вовсе не менялись костюмами! Они уставились друг на друга, потом поглядели в зеркало, потом опять друг на друга. Наконец удивленный принц сказал:

— Что думаешь ты об этом?

— Ах, ваша милость, не требуйте, чтобы я ответил на этот вопрос. Человеку моего звания не подобает говорить такие речи.

— Тогда скажу об этом я. У тебя такие же волосы, такие же глаза, такой же голос, такая же поступь, такой же рост, такая же осанка, такое же лицо, как у меня. Если бы мы вышли нагишом, никто не мог бы сказать, кто из нас ты, а кто принц Уэльский. Теперь, когда на мне твоя одежда, мне кажется, я живее чувствую, что почувствовал ты, когда этот грубый солдат… Послушай, ведь у тебя на руке синяк.

— Пустяки, государь! Ваша светлость знаете, что этот злополучный часовой…

— Молчи! Он поступил постыдно и жестоко! — воскликнул маленький принц, топнув босой ногой. — Если король… Не двигайся с места, пока я не вернусь! Таково мое приказание!

В один миг он схватил и спрятал какой-то предмет государственной важности, лежавший на столе, и, выскочив за дверь, помчался в жалких лохмотьях по дворцовым покоям. Лицо у него разгорелось, глаза засверкали. Добежав до больших ворот, он схватился за железные прутья и, дергая их, закричал:

— Открой! Отвори ворота!

Солдат, тот самый, что обидел Тома, немедленно исполнил это требование; как только принц, задыхаясь от царственного гнева, выбежал из высоких ворот, солдат наградил его такой звонкой затрещиной, что тот кубарем полетел на дорогу.

— Вот тебе, нищенское отродье, за то, что мне из-за тебя досталось от его высочества!

Толпа заревела, захохотала. Принц очутился в грязи. Он вскочил на ноги и гневно подлетел к часовому, крича:

— Я принц Уэльский! Моя особа священна, и тебя повесят за то, что ты осмелился прикоснуться ко мне.

Солдат отдал ему честь алебардой и ухмыляясь сказал:

— Здравия желаю, ваше королевское высочество!

Потом сердито:

— Поди ты вон, полоумная рвань!

— Здравия желаю, ваше высочество!

Толпа с хохотом сомкнулась вокруг бедного маленького принца и погнала его по дороге с гиканьем и криками:

— Дорогу его королевскому высочеству! дорогу принцу Уэльскому!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Невзгоды принца начинаются.

Толпа травила и преследовала принца в течение многих часов. А потом отвернулась и оставила его одного. Пока у принца хватало сил яростно отбиваться от лютых преследователей, грозя им своей королевской немилостью, пока он мог отдавать приказания толпе своим царственным голосом, это забавляло ее; но когда усталость наконец принудила принца умолкнуть, он утратил для мучителей всякую ценность, и они пошли искать себе других развлечений. Тогда он стал озираться вокруг, но не узнавал этой местности. Он знал только, что находится в лондонском Сити. Он пошел куда глаза глядят, без цели; немного погодя дома стали редеть, и прохожих встречалось все меньше. Он окунул окровавленные ноги в ручей, протекавший там, где теперь находится Фарингдон-стрит, отдохнул несколько минут и снова пустился в путь. Скоро добрел он до большого пустыря, где было лишь несколько зданий, разбросанных без всякого порядка, и огромная церковь. Он узнал эту церковь. Она вся была окружена лесами, и всюду кишели рабочие. В ней производили обширный ремонт. Принц сразу приободрился. Он почувствовал, что его злоключениям — конец. Он сказал себе: «Это старая церковь Серых монахов, которую король, мой отец, отнял у них и превратил в убежище для брошенных и бедных детей и дал ей новое название — „Христова обитель“. Здешние питомцы, конечно, с радостью окажут услугу сыну того, кто был так щедр и великодушен к ним, тем более что этот сын так же покинут и беден, как те, кто ныне нашли здесь приют и найдут его в последующие дни».

Скоро он очутился посреди толпы мальчуганов, которые бегали, прыгали, играли в мяч, в чехарду, страшно шумели; каждый забавлялся, как мог. Все они были одеты одинаково, как одевались в те дни подмастерья и слуги. У каждого на макушке была плоская черная шапочка, величиною с блюдце и ни к чему не пригодная, — она не защищала головы, потому что была очень мала, и уж совсем не украшала ее; из-под шапочки падали на середину лба волосы, подстриженные в кружок и не разделенные пробором; на шее — воротник, как у лиц духовного звания; синий камзол, плотно облегавший тело и доходивший до колен, широкий красный пояс, ярко-желтые чулки, перетянутые выше колен подвязками, и низкие башмаки с широкими металлическими пряжками. Это был достаточно безобразный костюм.

Мальчики прекратили игру и столпились вокруг принца. Тот проговорил с прирожденным достоинством:

— Добрые мальчики, скажите вашему начальнику, что с ним желает беседовать Эдуард, принц Уэльский.